Как британский художник Луис Уэйн предпочел людскому миру волшебный мир кошек

Рассказываем историю главного творца при «кошачьем дворе» к выходу его байопика с Бенедиктом Камбербэтчем в главной роли

Похоже, к концу своих лет он все-таки стал котом, иначе никак — в продуктивные времена Луис Уэйн производил до 600 рисунков с котами в год. Кэтленду он посвятил почти всю свою жизнь — 55 из 78 лет, — и неудивительно, что так и не смог (или не захотел) из него выбраться. Уэйн остался в истории как главный художник при кошачьем дворе.

21 октября в российский прокат выходят «Кошачьи миры Луиса Уэйна» Уилла Шарпа с Бенедиктом Камбербэтчем в главной роли. «Люмос» рассказывает историю британского художника, который жил жизнью бессребреника, стал архитектором сказочного кошачьего королевства, работал над ним, позабыв себя, и в конце концов поселился в нем навсегда, достигнув полного умиротворения.

Осенняя палитра

Луис Уэйн родился в период самого расцвета викторианской Англии — в 1860 году — в семье торговца текстилем Уильяма Уэйна и француженки Жюли, работавшей графиком-оформителем. Будущий художник рос в кругу пяти сестер, был старшим, но болезненным и пугливым ребенком. Из-за слабого здоровья доктора запретили ему посещать школу до десятилетнего возраста. 

В детстве его преследовали кошмарные видения: «Мне казалось, что я прожил сотни лет и видел в своем воображении необычайно сложные образы. Но еще меня преследовали привидения — на улицах и дома, днем и ночью». Попав наконец в школу, Луис часто ее прогуливал, ходил в музеи или наблюдал за кораблями в лондонских доках. Осенью он бродил в одиночестве по сельской местности и мог часами развлекать себя, раскладывая по цвету опавшие листья. Осенняя палитра впоследствии станет одной из излюбленных в работах художника.

Уэйн отучился в Школе искусств западного Лондона и стал преподавать, но работе помешала смерть отца: в двадцатилетнем возрасте Луису пришлось вернуться в родной дом, чтобы заботиться о матери и сестрах. Не имея возможности оставить их, он решился на карьеру художника-пейзажиста и занялся составлением портфолио. Но главное озарение пришло к нему одновременно с драматическим жизненным событием.

У Уэйнов работала гувернантка Эмили Ричардсон, в которую Луис и поспешил влюбиться — эта романтическая связь останется его первой и единственной в жизни. Чувство оказалось взаимным, но союз не понравился матери и сестрам: избранница была старше на 10 лет, к тому же из бедной семьи. Луис и Эмили бежали и в 1884 году поженились. 

Они зажили в собственном доме, Уэйн получил работу иллюстратора в издании под названием Illustrated Sporting and Dramatic News. Казалось бы, в наличии все данные для стабильной жизни под властью королевы Виктории, но Эмили заболела — у нее обнаружили рак груди. Почти все время она проводила в постели, и ее единственным развлечением был черно-белый котенок, которого художник нашел на улице, услышав его призывное мяуканье под дождем. Котенка назвали Петр Великий, и Уэйн стал развлекать супругу бесчисленными его зарисовками. «Я относился к Петру как к ребенку, он и помог моему успеху», — рассказывал художник в интервью Рою Комптону для ежемесячника The Idler. Надо сказать, кот сполна воздаст своему другу-хозяину: проживет с ним рядом 15 лет и умрет в покое

Добро пожаловать в Кэтленд

Шел 1884 год, кошачьи рисунки Уэйна появились в Illustrated London News, первой в мире иллюстрированной газете. Сначала это были кошки в разных позах — картинки, срисованные с Петра Великого. Но постепенно в них стали проявляться человеческие черты. Эмили не успела стать свидетельницей появления классической кошки Уэйна — в 1887 году супруга художника умерла.

Его рисунки были идиллическими: коты и кошки с улыбками до ушей выглядели и вели себя в точности как люди того времени — вышивали, читали книги, играли в теннис, наливали друг другу чай, музицировали, танцевали. Но, как говаривал Фридрих Ницше, «нет прекрасной поверхности без ужаса глубины». В этих невинных, на первый взгляд, опытах было невозможно распознать ростки безумия, как нельзя разглядеть копошение насекомых сквозь изумрудную зелень газона на придомовом участке.

Таким образцовым придомовым участком была эпоха правления королевы Виктории — бабушки Европы, которую воспевал Редьярд Киплинг и презирал Оскар Уайльд. Это время лучше всего выразило себя в викторианской морали, ставшей синонимом ханжества. В обществе считались непристойными даже поцелуи в губы (разумеется, между супругами), но тогда же стали распространяться первая порнография и детская проституция.

Повседневная жизнь, разумеется, сопровождалась религиозными отправлениями: каждое воскресенье полагалось посещать церковь, исповедоваться и причащаться. Но формальная обязательность искупалась отсутствием духа. Религиозные деятели на многое смотрели сквозь пальцы и прозевали лазутчиков, которых их средневековые коллеги ни за что не пустили бы в свой огород, — кошек.

В средневековой Европе кошку долго не признавали домашним животным. Их связывали с ведьмиными чарами и с темной женской природой. На карнавалах орудовали специальные «гонители кошек», которые поджигали и гоняли охваченных пламенем животных по улицам, выбивая из них нечистую силу. В «Великом кошачьем побоище» Роберта Дарнтона описывается, как в Бургундии недоброжелатели специально мучили кошек у домов рогоносцев — крики животных намекали на вопли сладострастия.

В XIX веке кошка считалась одним из главных антибуржуазных животных — проклятые поэты воспевали кошачью тайну, кошки бродили между могилами, выныривали из мрака и сверкали глазами с небес. Поборники морали роптали: литературный обозреватель Le Figaro Густав Бурден ставил Шарлю Бодлеру в упрек господство котов в его поэзии, наравне с прочим «сатанизмом» и «непристойностями».

Аристократизм и торжественную грацию котов воспевал в своем эссе «Коты и собаки» один из главных создателей литературного мира фантастики и ужасов Говард Филлипс Лавкрафт: «Кот античен, тогда как пес готичен; нигде в животном мире мы не находим такого поистине эллинского совершенства формы при такой практичной анатомии, как у семейства кошачьих. Кошечка — это дорический храм, это ионическая колоннада, классически безупречная в сочетании своих структурных и декоративных элементов. Ее красота столь же кинетична, как и статична, ибо в искусстве нет параллелей грациозности малейшего движения кота».

В заснувшую, казавшуюся вечной эпоху бабушки Виктории Уэйн протащил контрабандой таинственное, тревожное, почти катастрофическое ощущение, зашифрованное в сказочных рисунках. Коты — проводники между мирами, между светом и тьмой, между пасторалью и апокалипсисом. Это уловил в рисунках Уэйна лидер британской парамузыкальной группы Current 93 Дэвид Тибет — эстетика художника стала для него постоянным источником вдохновения. 

«Для меня Уэйн был святым. Технически совершенно одаренный автор, он был еще и абсолютно щедрым человеком. Любил кошек, любил людей, любил детей. Многие рассказывали, как видели его прогуливающимся по пляжу со своим котом, который семенил за ним следом», — говорил Тибет в интервью журналу Another Man. Музыкант утверждал, что может часами рассматривать картины Уэйна или листать альбомы с репродукциями. «От их невинности и красоты у меня слезы на глаза наворачиваются», — говорил он.

На почве любви к котикам Тибет подружился с Ником Кейвом (в фильме Шарпа он сыграл роль Герберта Уэллса). Кейв называл Уэйна «ближайшим к сердцу художником». Музыканты постоянно проводили время вместе: обедали или ходили на аукционы искать работы Уэйна. Для выпуска фэнзина Кейва The Witness за 2000 год Тибет написал статью про художника, а альбом 2007 года Birdsong In the Empire проиллюстрировал одной из картин Уэйна.

«И все любители кошечек в личном обхождении милейшие люди»

Метод Уэйна был прост: он наблюдал за людьми в общественных местах и срисовывал их в виде котов и кошек. «Так я изображал двойную природу в своих рисунках, что делало их забавными», — рассказывал художник в эссе «Как я рисовал своих кошек».

В 90-е годы XIX века Уэйн работал сразу в нескольких популярных журналах того времени, включая The English Illustrated Magazine, The Windsor Magazine, Cassell’s, The Boy’s Own Paper и The Strand. Получив всеобщее признание, Уэйн стал частью сообщества британских иллюстраторов, среди которых были его кумиры и учителя — Альфред Прага, Гарри Фурнисс, Фил Мэй и другие. Особенно Уэйна восхищал карикатурист Мэй, чью простоту рисунка и картинки жизни викторианской Англии, публиковавшиеся в Punch и The Graphic, он считал эталонными.

В 1890 году Уэйна приняли в президиум Британского Национального Кошачьего Клуба, для которого он разработал герб и придумал девиз: «Красота живет добротой». Этот пост не был формальным: Уэйн, например, помог выпустить первую племенную книгу кошек. Он публично выступал за равноправное место для кошек в доме и утверждал, что люди, которые имеют привычку ухаживать за этими животными, «не страдают от мелких недугов нервического рода, истерии или ревматизма». «И все любители кошечек в личном обхождении милейшие люди», — заключал Уэйн.

После смерти жены Уэйн с матерью и сестрами (ни одна из которых так и не выйдет замуж), переехал в тихую пригородную местность. Семейство вело размеренную жизнь, а художник занимался боксом, фехтованием и плаванием, проводил много времени на воде, рыбачил и катался на лодках. Они жили спокойно и счастливо, но вдруг одна из сестер Луиса, Мэри, начала вести себя странно: ее стали мучить галлюцинации, ей казалось, что она покрывается язвами, как при проказе, а ее зубы выпадают. В возрасте 29 лет Мэри отправили в психиатрическую лечебницу, где она пробыла до самой смерти в 1913 году.

Слава Уэйна в эту пору только росла — с 1901 года стали выходить его ежегодники (Louis Wain’s Annual), для которых художник лично отбирал 70 иллюстраций. Эти журналы издавались до 1915 года и были самым желанным детским подарком на Рождество. Тогда же головы британцам вскружили почтовые открытки с рисунками Уэйна, которые он без устали производил, и в каждом была душа художника. Однако это не волновало пиратов, рисунки стали массово копировать. Уэйна же не заботили авторские права, за свою работу он брал недорого и на повышении гонораров не настаивал. В начале XX века при становлении индустриального общества такие простодушные люди просто не могли выжить — разумеется, художник оказался на грани разорения.

Спасение пришло из-за океана: Уэйна позвали иллюстрировать истории про кота по имени Грималкин для одной из газет империи медиамагната Уильяма Херста. Он планировал пробыть в США четыре месяца, но остался на два года — а после вернулся домой вообще с дырявыми карманами. Все заработанное в Штатах он рискнул вложить в изобретение какой-то чудодейственной лампы с бесконечным керосиновым маслом и прогорел. Она, конечно, так и не поступила в производство, но уверенность художника в чудесной природе мира это вряд ли поколебало. Возможно, Уэйн поверил в воплощение звездной лампы из таинственной пьесы «Комос» Джона Мильтона: «Нет, ночь-воровка, не с благою целью / В свой потайной фонарь ты прячешь звезды, / Светильники, которые природа, / Нетленным маслом вечности заправив, / Подвесила на небесах, чтоб путь / Указывать скитальцам одиноким…»

В Англии Уэйн узнал, что мать умерла, а его имя на родине почти забыто. Но энтузиазму художника можно только позавидовать: он снова пустился в работу, оформлял открытки, обложки для книг и рекламу, занялся росписью керамических фигурок, которые получили название «китайских футуристических кошек» — всего он разработал девять моделей. Их отправили на продажу в США, но грянула Первая Мировая, и набитый игрушками корабль затонул, когда его подбила немецкая подлодка. 

Как будто неприятностей было мало, судьба подослала Уэйну еще: он вывалился из автобуса и ударился головой о мостовую. Поползли слухи, что в деле была замешана кошка, якобы водитель сманеврировал, чтобы не задавить животное. Кстати, во время съемок этой сцены в фильме Бенедикт Камбербэтч сам неудачно упал и потерял сознание — таково бремя великого мастера.

Во время Первой Мировой Уэйн остался без заказов. Случалось ему покрывать счета даже своими собственными рисунками. Для поднятия солдатского духа он создал персонажа Томми Каткинса («Томми Аткинс» было распространенным прозвищем британских солдат — прим. «Люмоса»): на открытке под названием «Окопавшийся» котик в военной фуражке и с карабином сидит в траншее, наслаждаясь перекуром, и машет лапой. Тогда эта картинка большого успеха не имела, но сейчас считается одной из классических работ Уэйна. Дэвиду Тибету одна такая досталась, подписанная, вероятно, одним из британских солдат прямо на линии фронта: «Убережен от желающих познакомиться дамочек — привет, девочки! Как дела?» В книге «Эзотерическое подполье Британии» Дэвид Кинан пишет, что это вдохновило Тибета на строчки из песни The Bloodbells Chime с альбома All The Pretty Little Horses: «Томми Каткинс шлет свой привет, / запечатленный на звериной Сомме. / Последнее, о чем он думает, это брак, / Лишь зов Дома и Сердца».

После войны от эпидемии испанки умерла сестра Луиса Каролина. Ее смерть потрясла Уэйна, у которого с ней была особенно сильная связь. Художник продолжал иллюстрировать книги: в 1921 году вышел его последний ежегодник, в котором коты едва ли не сливаются с пестрым узорчатым, калейдоскопическим фоном. Так возникли первые признаки нового стиля Уэйна, над которым тогда впервые «прошелестело крыло безумия».

«Цель — в каждом глазу котенка»

Помешательство Уэйна выражалось в его рисунках так наглядно, что исследователи шизофрении иллюстрируют его картинками развитие заболевания.

Менялся художественный метод, а с ним менялся и сам художник: из добрейшего стеснительного человека он превращался в хмурого затворника, которого мучили приступы агрессии. Днем он запирался в своей комнате и рисовал, а по ночам выбирался и принимался громко передвигать мебель в доме, поскольку стал одержим своеобразно понятым порядком. Уэйн обвинял сестер в том, что они его обворовывают и замышляют его убить, а однажды схватил одну из них за горло и вытолкал за порог.

Уэйн утверждал, что кошки очень чуткие создания и подвержены психическим заболеваниям — их может свести с ума испуг или страх наказания. Еще художник построил теорию о том, что кошки связаны с электричеством: они всегда возвращаются домой, потому что в них встроен компас с намагниченной стрелкой. А благодаря разрядам, проходящим по шерсти, они замыкают электрическую цепь. 

Рассуждая о связи психических заболеваний и кошек, Уэйн оказался недалек от правды. Существует паразит Toxoplasma gondii, который передается от кошек к людям и может провоцировать у человека развитие психических и неврологических заболеваний — это выяснили ученые в 2017 году и написали об этом в Scientific Reports.

Знаток аутсайдерского искусства Гарри Боксер, у которого Кейв и Тибет покупали картины Уэйна, считает, что шизофрения проявлялась у художника задолго до того, как ему был поставлен диагноз. «Посмотрите в глаза кошек. С 1914 года они становятся все более безумными», — говорит он.

«Уэйн верил, что он, как и его любимые кошки, “полон электричества”. В тот год, когда его сестра попала в клинику, он написал: “Мой кот Петр — маленькая электрическая батарейка, жена — батарейка побольше, и большая притягивает электричество от маленькой; прохождение потока от одного тела к другому порождает тепло. Мне кажется, основная цель его умывания — это замыкание электрической цепи”», — пишет Дэвид Кинан в книге «Эзотерическое подполье Британии»

«У Уэйна были очень интересные идеи по поводу волн, исходящих от кошек, — рассуждал Дэвид Тибет. — Есть одна его популярная иллюстрация под названием “Огонь разума будоражит атмосферу” (The Fire Of The Mind Agitates The Atmosphere), она отражает ход его мысли. Он говорил о котах как о передатчиках энергий, что, в принципе, похоже на то, во что верили люди вроде Алистера Кроули, русской оккультистки мадам Блаватской и австрийского философа Рудольфа Штайнера».

Уэйн был увлечен теорией электричества и пытался наглядно изобразить волны, проводниками которых являются кошки, пока его картинка совершенно не распалась на фрактальные узоры.

Потустороннюю, таинственную природу электричества отмечал и режиссер Дэвид Линч, который сделал ток связующей силой сюжета в третьем сезоне сериала «Твин Пикс». Как всякое обладающее магическим потенциалом явление, электричество может служить как злу, так и добру. Так разряд вернул разум слабоумному, полусонному агенту Куперу, а внутри зловещих обугленных бродяг, агентов слепой силы хаоса, гипнотизировавших розовощеких обывателей жутким стихотворением про колодец и глаза лошади, клокотало электричество мрачное. 

«Электричество контролирует нас. Не понимаю, почему все люди этим не очарованы. Электричество издает прекрасные звуки и излучает невероятный свет», — говорил Линч. Если вы пройдете с завязанными глазами по шоссе, над которым гудят пучки линий электропередач, вы физически почувствуете движение электричества, уверен режиссер. Безусловно, есть связь между электричеством и безумием, как и между викторианским обществом поры Луиса Уэйна и глобальным буржуазным миром нашей эры.

Когда поведение художника стало совершенно невыносимым, его сестры обратились за помощью. В 1924 году Уэйна поместили в богадельню под названием «Спрингфилдская психиатрическая лечебница», где признали невменяемым. Целый год он провел в безвестности, совершенно один. Больницу часто посещали разные благотворители, среди которых оказался книготорговец Дэн Райдер — он обратил внимание на тихого мужчину, который сидел и рисовал кошек. «Надо же, ваши рисунки — вылитый Луис Уэйн!» — воскликнул визитер. «Я и есть Луис Уэйн», — ответил пациент.

Когда о положении художника прознали, в его поддержку поднялась общественная кампания, к которой присоединился писатель Герберт Уэллс и даже премьер-министр Рамсей Макдональд. Слова Уэллса об Уэйне зачитали по радио «Би-би-си»: «Он изобрел стиль кошки, кошачье общество, весь мир кошек. Английские кошки, которые не выглядят и не живут как кошки Луиса Уэйна, стыдятся самих себя».

Это помогло: Уэйна перевели в Бетлемскую королевскую больницу, основанную в XIV веке, — легендарный «Бедлам», где за полвека до этого лечился от шизофрении родоначальник сказочной живописи викторианской Англии Ричард Дадд, зарезавший собственного отца, потому что заподозрил в нем дьявола. В «Бедламе» Уэйн вел себя соответственно имени учреждения: капризничал, требовал от медсестер снабжать его содовой и пастой «Боврил» — концентрированным мясным бульоном, — а без присмотра начинал есть парафин. Только когда в 1930 году его перевели в больницу Напсбури, поближе к сельской местности, Уэйн обрел относительный покой. Последние девять лет своей жизни он провел погрузив себя в чистое творчество — дедлайны уже не поджимали, и он мог пребывать в волшебном кошачьем мире.

Последние годы художника в Напсбури были умиротворенными. Распавшиеся на фракталы изображения котов еще не говорят о расщеплении эго, а в конце жизни Уэйн пришел к своего рода эйфорическому состоянию, похожему на эффект от приема ЛСД, полагает Боксер. «Уэйн не страдал, это было чистое умиротворение», — уверен искусствовед.

На оборотной стороне картин Уэйн обычно писал их названия, но в конце 20-х он стал добавлять к ним свои размышления и переживания — иногда в почти поэтической форме: «Подхватит прыгающий мячик, мягко покатает его из стороны в сторону. Цель — в каждом глазу котенка. Глаза смотрят прямо на мячик — катится к лапкам — прыгает домой, где прячется». «Двери в Кэтленд раскрылись, и он поспешил вернуться в свой истинный дом», — сказал о поздних годах художника преданный ему Дэвид Тибет.