Как взрослые приходят на детские спектакли и становятся их главными героями
Интервью с Иваном Корсуновским, режиссером «Нылки и Вылки» в «Театре.doc»
18 декабря на сцене «Театра.doc» покажут последний в этом году документальный спектакль «Нылка и Вылка в детском саду — 2» режиссера Ивана Корсуновского. Он утверждает, что этот спектакль про двух сестричек по пьесе Елены Греминой не только для «продвинутых детсадовцев», но и для их родителей — в нем есть ответы на острые вопросы о воспитании.
Корсуновский, ученик клоуна Вячеслава Полунина и режиссера Королевского Шекспировского театра Роберта Тейлора, кроме детских спектаклей пытается развивать в России и уличный театр. А еще он автор двух популярных образовательных ютьюб-каналов для детей на английском языке. Иван рассказал «Люмосу», чему он учится у своего сына, почему любит провоцировать зрителя и в какие игры играют взрослые и дети.
— Знаем про ваш спектакль со смешным названием в «Театре.doc». Расскажите про «Нылку и Вылку».
— Это спектакль для родителей, экскурс в психологию ребенка. Как вести себя с детьми, которые уничтожают все вокруг? Есть очень простой рецепт: если ребенку плохо и он проявляет агрессию, то нужно сначала понять, почему он стал так себя вести, а потом дать ему достаточное количество любви и внимания, чтобы это исправить.
Поставьте себя на место этой пятилетней личности: какие вам нужны слова, чтобы стало хорошо? В моем спектакле показана попытка выстроить контакт с ребенком. Воспитательница Мария Ивановна старается узнать, что с ним не так, какие у него интересы, чего он хочет, почему ему необходимо обратить на себя внимание. Обращаясь так с ребенком, вы начнете по-настоящему сочувствовать. Это очень важная вещь: если у ребенка нет эмпатии, то в этом виноваты родители.
Важно понимать, что ребенок это делает не потому, что он злой. И вообще злых и нехороших детей не бывает.
— Над чем новым вы сейчас работаете?
— Над спектаклем «Нылка и Вылка и их братик Пупсик». Там поднимается более сложная проблема — синдром второго ребенка. Это типичная семейная история, все внимание родителей переключается на младенца, потому что он маленький, а к старшему ребенку начинают относиться невнимательно, его даже немножко гнобят. Нылку и Вылку будут играть взрослые зрители, а маму и папу — дети. Такой социальный эксперимент.
— А как вы вообще начали заниматься театром? Вы ведь учились в политехе.
— В детстве мне очень нравилось придумывать истории и писать рассказы. Театр я не любил до 18 лет — пока не попал в Александринский на балет попурри, в котором один из номеров был с посвящен сериалу «Спрут». Он мне так понравился, что я понял: все-таки в этом что-то есть.
В театральную режиссуру я пришел лет в 19, как раз когда учился в политехе на инженера. Мне легко давалась математика, и задания на целый семестр я решал за два дня. Поэтому на парах я занимался своими делами — прочитал огромное количество книг. А потом создал свой студенческий театр, назвал его Theatre la pario в честь «Стены» Жан-Поля Сартра и ставил там очень странные пьесы. Например, я написал жесткую политическую сатиру, в которой была сцена повешения трех президентов.
— Как на это отреагировали в вузе?
— После спектакля меня не отчислили, но попросили уйти. Я знал, что все закончится плохо, но я же провокатор. И мне всегда были близки люди, которые выступают «против». Я думал, что если человек пострадал за свою позицию, если он даже погиб, то он прошел какой-то правильный путь, как Жанна д’Арк или Джордано Бруно. Сейчас я понимаю, что все это — большие игры.
— Вячеслав Полунин, у которого вы учились в лаборатории «Желтая мельница», говорил, что постоянно наблюдает за своей внучкой, потому что она самый интересный для него человек. Вы чему-то учитесь у детей?
— Я каждый день наблюдаю за сыном. Самое интересное для меня — его откровенность. Если ему что-то не нравится, то он подходит и начинает дубасить по какому-нибудь предмету. И, думаю, Полунину очень хотелось погружаться именно в это состояние — если дети играют, то отдаются игре полностью, если что-то создают, то всерьез.
Что я почерпнул от сына? Счастье любить то, что ты сейчас делаешь.
— Пытаетесь вернуться к своему детскому состоянию?
— Ребенок все воспринимает и принимает. Он не анализирует, а ввязывается в игру. И истина в том, чтобы, как дети, быть открытым миру, принимать дары, которые он тебе дает. Это похоже на взаимодействие актера со зрителем в уличном театре. При контакте происходят разные ситуации, зрители реагируют на провокации, а актер может воспользоваться таким случаем и как-то отыграть его, а может пропустить. Если ты обыграешь, то ты принял этот подарок и научился с ним работать. То же самое происходит в жизни — есть много подарков, которые преподносятся тебе каждый день. И за тобой выбор: взять их и получить какой-то потрясающий опыт или отказаться.
— За что вы любите уличный театр?
— Такой театр очень современен. Из-за того, что люди сейчас часто закрываются в себе, им необходим выплеск, и уличный театр с этим справляется. Мой друг, режиссер Сергей Корсаков, создал страну картона, Картонию — вымышленное государство без территории, которым правит избранный тиран. Но для этой придуманной страны Корсаков создал настоящие декорации и постоянно устраивает спектакли про мракобесие в ней, и показывает их в Берлине. Он создал сеть уличных театров и активно пропагандирует этот формат в России. У нас их очень мало — всего 70. Кажется, что это приличное количество, но вот в Париже их 2 300, и все очень разные. Вы можете посмотреть на то, как люди идут по городу с огнями, а можете попасть на спектакль, где главные герои — мигранты. Они сидят с чемоданчиками и рассказывают любому человеку, который к ним пойдет, о своих вещах.
Уличный театр находится в контакте со зрителем. Это театр импровизации и образов. Актерское существование здесь сложное — почти всегда на грани с клоунадой. Уличный театр может быть и перформативным ритуалом. Например, в Англии театр Royal de luxe показывал такой спектакль: приезжал обычный автобус, выбегали люди с копьями, закалывали ими его и потом сжигали (спектакль Bus on a spit — прим. «Люмоса»).
Это тот же карнавал, который постоянно запрещался в России с XII века. Карнавал — это превозмогание страха, он всегда связан с выходом.
— С выходом энергии?
— Да. Когда ты в театральном зале пассивно сидишь и смотришь на сцену, выхода энергии нет. Уличный театр — это всегда возможность выйти за границы. Человек становится каким-то другим, ему вдруг разрешают делать то, что он никогда не делал. Он погружается в мир, где не страшно действовать как дети. Мне очень важно, чтобы человек менялся, чтобы на любой моей постановке с ним что-то происходило.
— Вы продумываете эту провокацию заранее?
— Конечно. Я полжизни провоцирую людей на разные поступки, это просто моя природа. Когда мне было года четыре, у нашего детского сада стоял огромный фургон от КамАЗа. И мы с моим другом стали распускать слухи, что в этом фургоне обитают призраки. Дошло до того, что через недели две-три весь детский сад боялся этого фургона и обходил его стороной. Воспитатели потом специально открыли его и показали нам, что внутри пусто. Мы и на это придумали версию и сказали: «Нет, это там прямо сейчас ничего нет, но что-то темное вернется…»
— Вы думаете о том, как не перейти грань между провокацией и насилием над зрителем?
— Насилие над зрителем тоже может быть оправдано, думаю. У меня был спектакль «А ты Макбет?», в котором одному из зрителей приходилось делать то, чего он явно не планировал, покупая билет в театр (постановка в библиотеке имени Всеволода Иванова — прим. «Люмоса»). Что отличает героя Шекспира от других людей? То, что он решил, будто может убить царя и занять его место. Я подумал, что Макбетом может быть любой, поэтому в спектакле ведьмы выбирали одного человека в зрительном зале, вытаскивали его на сцену, и он становился главным героем. Весь спектакль этот человек проходил историю от начала и до конца. Она заканчивалась тем, что его судят. Зрители решали, убивать его или нет.
— Случались курьезы во время спектаклей?
— На моих спектаклях они редко случаются. Были люди, которые просто оставались недовольны, потому что мы детям намазали руки санитайзером, а ребенок ими глаза протер. Был еще один неловкий случай во время перформанса в парке Горького в рамках проекта «Пробка мира». Я предлагал людям лечь в гроб и под игру скрипачки послушать антипанихиду о себе — когда об умершем говорят не хорошее, а плохое… Тот, кто решался на эту роль, мог оставаться в гробу столько, сколько пожелает. И вот один из зрителей лег туда, полежал там минут 30, пока о нем говорили всякие неприятные слова. А потом встал и сказал: «Полная чушь, ничего я не почувствовал!» Думаю, что такая реакция означает как раз обратное: его этот эксперимент задел. И он попытался это скрыть за агрессией. Кстати, не только агрессия, но и смех чаще всего маскируют наши истинные чувства.
— Есть ли режиссеры-провокаторы, чьи методы вам близки?
— Мне очень нравится, что делает проект Rimini Protokoll, например, спектакль «20 комнат». Ким Ки Дук классно провоцирует людей кинематографическими методами. Это можно увидеть в фильме «Плохой парень».
Для меня очень важно понимать, ради чего проводится провокация. Если цель — всего лишь выбить человека из его внутреннего мирка, эксперимент ничем хорошим не закончится. А вот если цель — предложить человеку новую модель поведения, немножко его встряхнуть, чтобы открыть глаза на что-то, поделиться с человеком своим восприятием мира, он может понять что-то новое.
После одного из спектаклей «Нылки и Вылки» родители вышли очень загруженными. Я думаю, они поняли, что их путь в воспитании — путь агрессии — неправильный. Вот это пример удачной провокации. Понятно, что невозможно изменить человека, но его можно подвести к новому опыту.
— Вы говорили, что взрослые играют в игры так же, как дети. Но если так посмотреть, то и дети играют во взрослый мир.
— Тут очередной парадокс: ребенок пародирует то, что он видит у взрослого. Соответственно, если взрослые сидят, книжки читают, то, наверное, с большой вероятностью ребенок тоже будет читать. Он, может, ничего не будет понимать, но будет листать странички, изучать, как-то с книгой взаимодействовать. Если мать и отец играют в более жестокие игры — неважно, в какие, — то и ребенок будет подобные вещи делать. Ребенок показывает то, что видит. Если взрослые устраивают истерики, то дети это впитают обязательно.
При этом надо держать в голове, что сами взрослые — такие же дети. Они так же обижаются, например. Если одна страна высылает дипломатов другой, то нужно срочно поступить зеркально! Думают: «Они нас обидели, выслали десять дипломатов, поэтому мы вышлем одиннадцать!» Или вот начинается война: страны нападают друг на друга, каждая со своим флагом. Чем это отличается от детской игры? Ничем. Замените флаг чем угодно — да хоть пакетом, неважно. Одни за Пакетию, другие за Картонию. Одни за то, чтобы топтаться ногами, другие за то, чтобы прыгать. И, собственно, мы так и говорим: «игра на бирже», «игра в казино», «политические игры».
— Вы замечали, к каким темам вы чаще всего обращаетесь в театре?
— Тема тотального одиночества, тема непонимания родителей. Мне вообще кажется, что я один и тот же спектакль ставлю, хотя все проекты абсолютно разные. Наверное, общий знаменатель у них — это человеколюбие, к которому я везде призываю и которое стараюсь проявлять сам, чтобы воспитывать его в людях. Я другого человека приравниваю к себе, разбираюсь, почему этот человек поступил так, а не по-другому, пытаюсь понять его боль.
Спектакль «Нылка и Вылка в детском саду — 2» можно посмотреть в «Театре.doc» 18 декабря.