«Постмодерн обвил нас своими щупальцами». Интервью с писателем Александром Пелевиным — лауреатом «Нацбеста»

О 90-х, безумном пандемийном времени и о границах между фантастикой и «серьезной» литературой

Петербургский писатель и журналист Александр Пелевин (нет, не родственник) был сетевой знаменитостью. Его знали как блогера в ЖЖ, поэта и создателя паблика во «ВКонтакте» ACTA DIURNA POPULI ROMANI со специфическими мемами. Свой первый роман «Здесь живу только я» (2016) Александр выпустил в 28 лет. В 2021 году его четвертая книга «Покров-17» получила литературную премию «Национальный бестселлер». О романах Пелевина тепло отзывались критики: Дмитрий Быков хвалил за картины «русской хтони», а Галина Юзефович — за хорошо продуманный и захватывающий сюжет.

«Люмос» поговорил с писателем о том, как изменилась его жизнь после премии, какие фанфики о нем сочиняют и почему в его книге появляются Курехин, Лимонов и персонажи из ютьюб-сериала «Внутри Лапенко». 

— Давай начнем с традиционного: о чем твоя последняя книга «Покров-17»?

— Журналист приезжает в закрытый город Покров-17. Это место хранит некую тайну, и выбраться оттуда никому не удается. Время от времени на Покров-17 опускается полная темнота. По лесу ходят карлики-мутанты. Их я, кстати, подсмотрел в работах великого художника Гелия Коржева, только у него они назывались «тюрлики».

— Эти существа у тебя — деградировавшие люди?

— Да, мутировавшие из-за влияния темной энергетики Зоны. Возможно, это антипрививочники. У них отрастают клювы, рога, крылья и иные неисчислимые мерзости.

— У некоторых персонажей, избежавших мутации, — Капитан, Старик, — есть узнаваемые прототипы…

— Соответственно Курехин и Лимонов. Еще Летов появляется в эпизоде.

— Считаешь ли ты, что они остаются символическими фигурами сегодня?

— Все они боролись как раз с той тьмой, что окутывает страну и наши души. Если ты находишься на орбите этих людей, то жить тебе гораздо веселее. Их искусство и отношение к жизни — это стремление обрести смысл в эпоху безвременья. Попытка создать свою общность и защититься от ползучего хаоса.

— В книге переплетаются сразу несколько линий: главный герой приезжает в Покров-17, в повествование вклиниваются главы из его же романа о Великой Отечественной войне, а еще есть эпизоды из совсем другого времени — возможно, нашего. Как думаешь, тебе удалось свести все это воедино к финалу? 

— Во всяком случае, удалось лучше, чем в моем предыдущем романе «Четверо» (2019). В кои-то веки я придумал концовку заранее и не отступал от нее.

— Роман насыщен аллюзиями: много отсылок к книгам, песням, людям, персонажам, в том числе твоим собственным…

— Да, но это не самоцель. Я использую инструменты постмодерна, но не для того, чтобы разрушать смыслы, а для того, чтобы создавать новые. Например, Зона появилась у Стругацких в «Пикнике на обочине», затем — в «Сталкере» Тарковского, потом — в одноименной игре. Причем сюжеты все дальше отходили от оригинала. Теперь Зона есть и у меня в романе, поскольку ее идея стала уже архетипичной. Она отражает то, что случилось в 90-е годы, и то, что происходит в душе каждого человека.

— Почему именно 90-е?

— Действие романа происходит в 1993 году, потому что этот год оказывается символической точкой.

— Год неудавшейся революции, после которой началось безвременье?

— Вроде того.

— Получилось ли нам из него вырваться?

— Это уж каждый решает для себя, в своей собственной жизни. Я хотел сказать о победе над смертью, именно личной победе над смертью. Как говорил Мединский, продвигая фильм «Зоя», «совершенно библейская история»!

Говорить о сегодняшнем времени мне сложно. Эпоха, конечно, безумная. Это так странно — наблюдать в прямом эфире какую-то дикую пандемию и сопутствующие штуки, которые нельзя было вообразить лет пять назад. Занятно плыть в этом потоке, но не могу сказать, что меня наша реальность на что-то вдохновляет. Нужно отойти дальше во времени, посмотреть со стороны.

— Вообще, и остальные твои книги — взгляд издалека на другую эпоху, будь то 20-е годы или Великая Отечественная война. Ощущение, что ты всегда смотришь в прошлое. И даже в одежде ты предпочитаешь ретро!

— Да, например, сегодня я латиноамериканский диктатор Родриго Лопес. Правда, не так давно я оценил одежду лейбла Mother Russia. Русская смерть — моя любимая эстетика. Балахон с капюшоном, расписанный под хохлому с черепами. Можно облачиться в него, шариться в ночи и выглядеть как человек, который ищет закладку, — но при этом ты еще и русский писатель!

— Кроме фантастической и кинематографической классики, в твоей книге есть отсылки и к мемам — в том числе локальным, скорее известным твоим давним поклонникам. Еще ты упоминаешь интернет-феномены вроде сериала Лапенко или SCP (художественный проект, построенный как энциклопедический портал о «секретных» исследованиях паранормальных явлений — прим. «Люмоса»). Ты не боялся, что это будет выглядеть как-то пародийно или вторично?

— Лапенко — удивительное явление, именно явление в русской культуре. Его образы — это наши воспоминания о постсоветском детстве. У каждого есть друг бати, который типичный Катамаранов. Типаж Инженера вымер, но я их еще помню. Идея отличная, только в третьем сезоне сериала что-то пошло не так. 

Отсылки я очень хотел сделать ненавязчивыми. Чтобы человек незнающий просто увидел мужика в каске и с рыбой, а знающий — поржал с Катамаранова. Да, там есть кот, который скачет, есть гномы-х**крады, но их замечает тот, кому надо, а остальным они не мозолят глаза.

— У тебя ведь — вероятно, благодаря изначальной сетевой популярности, — порядочно поклонников среди молодежи?

— Да, это очень радует.

— Фанфики по книгам уже пишут?

— Нет. Пишут фанфики про меня — меня и Артема Дзюбу, например. Больно читать даже! Но я готов на такие жертвы ради будущего русской литературы. Фанфики — конечно, маргиналии на полях, но люди так учатся писать, строить сюжеты, создавать персонажей. Это здорово, это имеет право на развитие. Хотя лучше уж пусть напишут про персонажей — про Капитана и Старика из «Покрова-17», скажем.

— Если уж заговорили о будущем русской литературы, не могу не спросить: есть ли оно — единое поколение молодых писателей?

— Оно еще не выросло. Есть лишь отдельные писатели — я, Кирилл Рябов, Алексей Поляринов, например. Это как бы такая поросль, вместо большого леса.

— Ни общей идеологии, ни эстетики?

— Нет, ничего. Вырос постмодерн и обвил нас своими щупальцами.

— Мы уже говорили, что ты используешь инструменты постмодернизма, но как бы против него. Поэтому тебе сподручнее всегда отправляться не в реалистическое, а в магически-реалистическое и фантастическое пространство?

— Сперва меня даже назвали фантастом в «Википедии». Потом поправили — клянусь, это был не я! Вообще, сегодня фантастика оказалась в литературном гетто. Человек неискушенный сразу представляет себе всяких попаданцев (персонажи, которых авторы фантастики помещают в другие эпохи или миры — прим. «Люмоса») в теле Сталина. С другой стороны, в «серьезной» литературе мало кто умеет строить сюжеты. Человек сразу становится в позу и начинает «учить народ». А в фантастике сюжеты есть всегда — пусть и про попаданца в Сталине. Все равно это умение рассказать историю. Поэтому хотелось бы границу между фантастической и «серьезной» литературой размывать. 

— В современной фантастике есть по-настоящему большая литература? 

— Конечно. Не устаю говорить о великой книге «Посмотри в глаза чудовищ» Михаила Успенского и Андрея Лазарчука. Попытаюсь пересказать в двух словах сюжет: поэт Гумилев избегает смерти, вступает в организацию «Пятый Рим» и сражается с нацистами-рептилоидами в Антарктиде! Дикий треш, казалось бы, а книга потрясающая. Насколько филигранно там обыграны теории заговора и вообще мифы массовой культуры! В конце концов, и «Покров-17» — технически книга про попаданца. Но есть нюанс…

— В пространстве книги появляешься ты сам — в детстве и во взрослом возрасте.

— Я описываю часть моего детского опыта. Мне в память врезался день из того самого 1993 года: дача в Новгородской области, танки в телевизоре.

— А дед, который встречает парад, или церковь, в которой он едва не погиб на войне, — это воспоминания из реальной жизни?

— Все выдумано. Кроме дракона на Васильевском острове. Он реален, на него можно посмотреть. Но отверстие, через которое в него можно было заползти и насрать, все же заделали. Вот как преобразилась страна с 90-х годов!

— Сколько в романе от твоего личного опыта, особенно связанного с «боями»? Например, от реконструкций или командировок на Донбасс.

— На Донбассе я увидел жизнь на краю. Есть привычная повседневность — мирный город с цветами, фонтанами, кафешками… А через несколько километров уже аэропорт — и все, уже п*****. Такое впечатление забыть, разумеется, невозможно. И все увиденное и прочувствованное только больше укрепляет в своих убеждениях, в вере в свои действия. Хотя на передовой я и был всего час, читая стихи ополченцам. В общем, очень полезно, в этом году поеду еще раз.

Реконструкция же действительно помогает в описании сцен боев. Конечно, это совсем не настоящая война, но ты все равно испытываешь на своей шкуре самые банальные вещи. Как звучит и пахнет винтовка, как хлопает по заднице саперная лопатка. 

Меня упрекали в романтизации войны. Ничего подобного я не делал и, как любой нормальный человек, на войну не хочу. Но война — реальность, в которой мы живем. К ней надо быть готовым, а я хотел посреди этой реальности увидеть нечто человеческое. Ну вот, теперь я заговорил, как в мемах про волков. Реальность реальна, ауф!

— Как изменилась твоя реальность после премии?

— До 2020 года я работал журналистом в ​​«Деловом Петербурге». Как раз в это время писал «Покров-17», задуманный еще до всяких карантинов. Писал очень медленно, потому что в принципе ленив и потому что сложно сосредоточиться, когда весь день пишешь новости. Я бы хотел, конечно, работать как Набоков в позднюю пору, но писать приходилось по-разному. И когда было много денег, и когда не было ни хрена. 

Начало этого года у меня прошло под знаком полного нищебродства. Накопились долги по ИП, заблокировали счета. Я погасил часть, и тут мне приходит долгожданный гонорар за рассказ. Он скоро выйдет в составе сборника «Альпины». И там как раз нужная сумма — она немедленно ушла приставам! Я на реактивной тяге чуть не улетел до Сатурна, просто шел и орал.

Теперь многое изменилось. На жизнь хватает. Иногда узнают на улицах. Уже забыл, какое интервью по счету даю. Мне, в целом, это очень приятно, потому что мне важна отдача. Человек грешен, он хочет славы, денег и социальных поглаживаний. Я рад, что вижу в сети «вживую», как люди покупают книгу, читают, тегают меня.

— Что бы ты посоветовал тем, кто пока только мечтает стать большим русским писателем?

— Пишите. Не бойтесь ничего, не бойтесь выдумывать любые вещи. Даже если люди говорят, что вы делаете полную фигню, — делайте! Продолжайте и не ссыте.